Смерть на ипподроме (Кураж, Нерв) - Страница 45

К оглавлению

— Я их совсем не чувствую.

Туфли были велики мне и уж тем более велики для Джоан.

— Это его туфли? — спросил я.

— Да.

— И куртка?

— Я ее купила ему на Рождество.

Вот, значит, как. Не самая подходящая минута, чтобы это услышать.

Помолчав и как бы решившись на что-то, она сказала:

— Но я ее не отдала ему.

— Почему?

— Она не вполне соответствует его респектабельной жизни. Вместо нее я подарила золотую булавку для галстука.

— Подходяще.

— Прощальный подарок, — сообщила она спокойно. Я-то знал, что все это далось ей нелегко.

— Ты что, из железа сделан, Роб?

— Было железо, да проржавело малость.

— Прости, что мы так долго. Понимаешь, еле нашли.

— Главное, что ты приехала.

В тряской машине руки и плечи ныли без передышки, а когда я пытался усесться поглубже, — протестовала ободранная спина. В конце концов я закончил путешествие, сидя на полу и положив голову и руки на колени Джоан.

Я, конечно, привык к ударам. Ведь в моей профессии физические травмы — фактор неизбежный. Особенно в первый год, когда скакал на самых плохих лошадях, все части моего тела были сплошь в синяках. Случались и переломы, и вывихи. Но это ни в малейшей степени не влияло на мой оптимизм: все идет, как надо. Я был уверен, что не разобьюсь. Уж такое у нас, жокеев, упругое строение организма, что можно трахнуться и снова быть готовым к работе. Если и не на следующий день, то во всяком случае куда быстрее, чем предполагают медики.

У меня даже свой метод выработался, как справляться с этими травмами: надо не обращать на них внимания и стараться сосредоточиться на чем-то другом. Но в тот зловещий вечер этот метод не слишком-то помогал. Например, когда я уже в теплой комнате Джоан наблюдал, как мои пальцы из желтых становились черными, будто древесный уголь, а потом раскалялись докрасна, Джоан включила два мощных обогревателя и потребовала, чтобы я сразу же сменил брюки и трусы. Было как-то неловко позволить ей раздевать меня. Но она сделала это как нечто вполне обычное. Похоже на возвращение в детство, когда нас купали в одной ванне.

В бутылочке оставалось всего три раскрошившихся таблетки аспирина. Я проглотил все сразу. Потом Джоан сварила кофе и держала чашку, чтобы я мог пить. В кофе было полно коньяку.

— Согреет, — коротко заметила она. — Слава богу, ты наконец перестал дрожать.

Вот тут-то мне и стало покалывать пальцы. Покалывание превратилось в жжение. А потом начало казаться, будто пальцы зажали в тиски и закручивают все крепче и крепче. Вот-вот пальцы не выдержат давления и отвалятся.

Джоан отерла пот у меня со лба.

— Ну, все в порядке?

— Угу…

Она кивнула, подарила мне ослепительную улыбку, с детства заставлявшую вздрагивать мое сердце, и принялась пить кофе.

Боль была ужасной. И продолжалась слишком долго… Я опустил голову. А когда поднял, она глядела на меня, и ее глаза были полны слез.

— Прошло?

— Более или менее.

Мы оба взглянули мне на руки, которые горели огнем.

— А ноги?

— В порядке.

— Надо промыть ссадины у тебя на спине.

— Нет, утром. Я слишком устал…

Она не спорила. Разрешила лечь в свою постель одетому. В ее черных брюках и голубом свитере я выглядел, как второсортный балетный танцор с похмелья. В подушке была вмятина от ее головы. С чувством удовольствия я положил на нее свою голову. Джоан заметила мою улыбку и поняла ее правильно.

— Ты в первый раз в моей постели. Но и в последний!

— Имей жалость, Джоан!

Она уселась на краешек тахты и лукаво взглянула на меня.

— Это нехорошо для кузенов.

— А если бы мы ими не были?

— Но мы-то кузены! — вздохнула она.

Она наклонилась, и я не удержался. Обнял ее, притянул к себе и поцеловал по-настоящему. Я сделал это впервые в жизни и вложил в этот поцелуй все свое так долго сдерживаемое и подавляемое желание. Поцелуй получился слишком страстным, даже каким-то отчаянным. На секунду она расслабилась, смягчилась и ответила. Но так мимолетно, что я решил: это мне показалось.

Я отпустил ее. Она тут же вскочила и глянула на меня без гнева и без любви. Потом молча подошла к дивану в другом конце комнаты, завернулась в одеяло, улеглась и погасила свет.

В темноте до меня донесся ее спокойный голос:

— Спокойной ночи, Роб!

— Спокойной ночи, Джоан, — ответил я вежливо и уткнулся в ее подушку.

Глава 13

Время тянулось медленно, в комнате было тихо. Кровь в пальцах еще неистово пульсировала. Сегодня во второй половине дня они должны прийти в норму, и можно будет работать. Обязаны прийти в норму, вот и все!

Рассвело. Я услышал, как Джоан пошла в свою маленькую совмещенную кухню-ванную, чистила там зубы и варила свежий кофе. Донесся аромат жареного.

Субботнее утро. День Зимнего Кубка. Я медленно перевернулся с живота на бок. Все мышцы от шеи до талии были поражены скованностью.

В комнату вошла Джоан.

— Кофе.

— Спасибо.

— Как ты себя чувствуешь? — прозвучало совсем уж по-больничному.

— Жив. (Молчание.) Ну продолжай же, — не выдержал я. — Или стукни меня разок, или улыбнись. Но не стой с таким трагическим видом, будто сгорел Альберт-холл.

— Ну черт с ним, с Альберт-холлом, Роб! — ее лицо осветила улыбка.

— Мир?

— Мир.

Она даже присела на краешек тахты. Морщась от боли, я принял сидячее положение. Руки мои напоминали связки говяжьих сосисок.

— Который час?

— Около восьми. А что?

Восемь. Скачки начнутся в два тридцать. Я начал обратный счет. Мне надо быть в Аскоте самое позднее в час тридцать. А поездка туда в такси займет примерно пятьдесят минут. С возможными задержками — час. Чтобы привести себя в готовность, у меня остается примерно четыре с половиной часа. А чувствовал я себя так…